Облик этого здания отдалённо напоминает согнутый пополам лист бумаги, края которого срезали острым ножом. Такие аллюзии становятся более очевидными, если знать, что реконструкцией советского ипподрома занималась японская архитектурная компания — мастера по искусству оригами! Зарубежных архитекторов привлекли для подготовки к празднованию 450-летия вхождения Башкортостана в состав Российского государства.
За пару лет нужно было построить передовой комплекс, отвечающий высокому статусу уфимского ипподрома, который не раз признавали лучшим в стране. Но то ли исполнители поторопились, то ли ещё что-то пошло не так, и «Акбузат» со стороны фасада вышел похожим на громадный металлический столб, оклеенный яркими рекламами, а не на элегантно свёрнутый листок. Ещё меньше он ассоциируется с крылатым конём из башкирских мифов, в честь которого его и назвали.
Кажется, этот раннероссийский проект предрёк развитие архитектуры Уфы на многие годы. Здесь почти нет места аккуратному эклектизму (смешению стилей) или отсылок к дореволюционному модерну, которые можно наблюдать во многих крупных российских городах в 1990-е. Уфимский капиталистический романтизм продолжает позднесоветскую брутальную тематику, но разбавляет её лёгкой шаловливостью. Архитекторы добавляют больше ломаных форм, охотно проектируют мансарды, покрывают крыши подобием черепицы, меньше боятся декоративных элементов.
Раскрепощаются не только архитектурные нормы, но и повадки людей. Поговаривают, что в конце девяностых весь женский персонал гостиницы ходил в мини-юбках: такая была униформа.
Архитектура Уфы 1990-х годов — уникальный пример российского капиталистического романтизма. Пока в других городах проектировали дома с башенками и эклектичным декором, здесь делали брутальные цилиндры, трапеции, треугольники, параллелепипеды и другие внятные геометрические формы. Подобная архитектура массово распространится в стране только в следующем десятилетии.
В чём секрет башкирского новаторства? Как бы банально это ни звучало, в удачно сложившемся союзе архитектора и заказчика. Например, здание на Крупской первоначально строилось для «БашКредитБанка» — солидной компании с большим капиталом. И его архитектура должна была выражать высокий статус и непоколебимость принципов. А автор проекта Леонид Дубинский в те годы очень любил рисовать крупные формы, не размениваясь на архитектурные излишества. Кто-то заметит в этом влияние советской школы, с чем сложно не согласиться.
При беглом взгляде на здание банка кажется, что оно покрыто платиновыми панелями. Но всё гораздо прозаичнее. Такой эффект создаёт алюкобонд: композитный материал из полимера и тонких слоёв алюминия.
Несмотря на свой контрастный облик, это здание всё-таки пытается контекстуально заигрывать с окружением. Наиболее явная перекличка — с Государственным Собранием — Курултаем: террасированые цоколи банка отдают дань уважения массивному стилобату соседа.
Обязательные элементы капиталистического романтизма здесь также на месте. Снаружи — полированный гранит, выразительные эркеры, изгибы, широкие стеклянные поверхности, а внутри — золотые колонны, фонтаны и декоративные пальмы.
Фундамент мечети закладывали ещё в позднем Советском Союзе. Её появление, как и создание многих других культовых объектов конца 80-х, связано с ослаблением государственной антирелигиозной программы. По этой причине в художественном решении проекта можно усмотреть влияние аскетичных форм советского модернизма. Но по своему содержанию архитектура мечети преимущественно постмодернистская, то есть насыщенная ассоциациями и символизмом.
Столь выразительные конструкции идейно обоснованы: главный объём — это раскрывшийся тюльпан, а минареты — его бутоны. Дело в том, что этот цветок — один из главных символов тюркских народов и в целом ислама. Растительные мотивы присутствуют и в оформлении интерьеров: орнамент в виде райских деревьев покрывает стены и оконные витражи.
В конце 1990-х это здание считалось одним из передовых в России. Несколько лет оно держало статус самого высокого за пределами Москвы (100,5 метров). Побить замкадовский рекорд архитекторы старались целенаправленно. Именно поэтому в верхней части небоскрёба — своеобразный скат, напоминающий диагонально срезанный длинный огурец. За этот элемент местные прозвали башню Мобильником (у портативных телефонов того времени была небольшая антенна) и Свечкой.
С художественной точки зрения этот проект тоже опережает свою эпоху. Подобные дерзновенные гиганты с большой площадью остекления и бескомпромиссным антагонизмом по отношению к окружающей застройке массово появятся только в сытые нулевые. Но первоначальный заказчик, «БашКредитБанк», видимо, уже в поздние девяностые набрал достаточную массу, чтобы позволить себе премиальную архитектуру.
Формально Гостиный Двор — это памятник классицизма середины XIX века. В советское время он начал приходить в запустение и долгие годы стоял в руинах. Его не раз хотели снести, но горожане заступались за остатки сооружения. В 1995 году здесь снимали клип на песню ДДТ «Мёртвый город. Рождество», посвящённую погибшим в первой чеченской войне. В это же время тут действовал стихийный городской рынок.
С середины до конца 1990-х шла реконструкция здания. В итоге от прежнего облика мало что осталось, так что обновлённый Гостиный Двор можно смело причислить к объектам эпохи капиталистического романтизма. Во внутреннем дворе соорудили крышу со световыми колодцами в виде пирамид, увеличив торговые площади. Перестройка коснулась и соседних дореволюционных зданий: например, бизнес-центра «Нестеров» и особняка на улице Ленина, 5/4.
Драматический театр возвели на фундаменте снесённого в 1932 году Воскресенского собора. До современного проекта здесь стояло советское здание, которое в ходе реконструкции полностью утратило первоначальный облик. Архитектуру театра можно отнести к регионализму, переосмысленному в постмодернистском ключе: локальные башкирские мотивы здесь соединяются с отсылками к классической архитектуре и декоративными элементами с намёком на дореволюционный модерн.
Игривая асимметрия приводит к тому, что с некоторых ракурсов театр напоминает помесь ратуши и храма. Отдельного внимания заслуживают каскады скатных крыш, которые местами превращаются в мансардные этажи. Зелёный цвет здесь тоже неспроста: он символизирует свободу и вечность жизни. Схожие выразительные крыши в Уфе имеет ещё один объект — татарский театр «Нур».
В советские годы на этом месте стоял Дом политпросвещения. После перестройки идеология изменилась, и на смену пылким речам о построении коммунизма пришли детские спектакли. Здание должно было соответствовать новой функции, поэтому неоклассическую строгость сменила постмодернистская игривость.
Центральная деталь фасада — стеклянный цилиндр-стакан, украшенный светящейся шляпкой, напоминающей корону Царевны-лягушки. А снизу — декоративный шар, непременный элемент джентльменского набора архитекторов того времени.
Рядом с театром тоже есть чем полюбоваться. В нескольких метрах от него, на Ленина, 60, стоит дом с треугольными окнами, упругими изгибами и мансардной башенкой. Искусствоведы до сих пор спорят по поводу его стиля, но есть предположение, что это локальная трактовка модерна, последнего большого стиля Российской Империи.
А сколько форм окон видели вы? Если счёт обрывается на нескольких стандартных геометрических фигурах, скорее отправляйтесь гулять по Уфе. Здесь в первой половине нулевых построили наглядный справочник по формообразованию оконных проёмов: в виде домика, вытянутой соты, трапеции, синусоиды, арки, круга, прямоугольника, ромба, треугольника... Пребываете в недоумении? А теперь представьте реакцию строителей на эти архитектурные фантазии.
Логичный вопрос: зачем это всё? Автор ответит: да просто так!
Дом на Крупской отражает всю игривую суть постмодернизма. По вине архитектора здесь произошло лобовое столкновение неомодерна с неоготикой — стандартное по тем временам событие. Но этот большой взрыв получился особенно эффектным.
В конце 2000 года на русском языке выходит первая книга о Гарри Поттере — с этого момента в стране начинают кипеть страсти по поттериане. А в 2001 году на Усольской горе в Уфе стартует строительство семнадцатиэтажного дома с отделением Фонда социального страхования. Нет уверенности в том, что автор вдохновлялся школой чародейства и волшебства «Хогвартс», но судите сами: в проекте — башенки разных размеров, напоминающий скалу центральный объём и, конечно, зал для торжественных церемоний. Брутальные модернистские формы в соединении со стеклянными пирамидами, декоративными шляпками и шпилями рождают еле уловимый волшебный флёр с привкусом железобетона.
Многие жители города знают этот комплекс под прежним названием «Огни Уфы», и в нулевые здесь действительно зажигали по полной. Огромный развлекательный центр с баром, дискотекой и собственной пивоварней был главным тусовочным местом Башкортостана.
Актуальность комплекса подчёркивала его архитектура. Это отличный пример грейвсианства — подражания американскому архитектору Майклу Грейвсу и переосмысления его стилистики. Сложно переоценить влияние этого мэтра постмодернизма на постсоветскую архитектуру. Прежде всего, оно выражается в желании соединять массивные формы, создавая подобие конструктора из кубиков и других геометрических элементов. Здесь же можно заметить и влияние набиравших популярность программ для 3D-моделирования. Ну и, конечно, столь почтенное здание не могло обойтись без шляпки в виде прозрачного металлического шлема.
Верный способ оперативно изучить историю российского постмодернизма — загуглить фото здания пенсионного фонда. Наряду со Сбербанком, РЖД и МВД, эта государственная структура — настоящий архитектурный проказник. Но в Уфе шалость с блестящими поверхностями и динамичными изгибами не удалась, потому что к середине нулевых подобная архитектура здесь уже стала традицией, а не исключением.
Здание фонда подобно неприступной крепости — подчёркнутая симметричность, башни-стаканы по краям, солидная входная группа с козырьком, напоминающим подъёмный мост, высокий цоколь с длинной широкой лестницей, монументальные колонны... Что ещё нужно пенсионеру для достойной старости?
Первый стадион общества «Динамо» открылся на этом месте в 1934 году. Как это часто бывает, советское здание решили перестроить и процесс затянулся на долгие годы. Разные части проекта открывали постепенно, из-за чего создаётся впечатление, что стадион состоит из нескольких разрозненных объектов. Но подобная дробность характерна для архитектуры постмодернизма: разделение длинного фасада на множество частей должно создавать эффект плотной и разнообразной застройки старого города.
По стилю здание стадион перекликается с реконструированным в 1997–2000 годах зданием башкирского драмтеатра. Особенно отчётливо это прослеживается в выпуклых формах крыш. Местные жители отмечают и развитие региональных мотивов в архитектуре этих построек: обеим свойственны островерхие башни, арки и другие характерные элементы.
Знаете, что такое капроментирование? Наверняка вы встречали здания, к которым, как грибы к пню, приросли более современные надстройки. В случае с этим БЦ советский проект 1985 года по бокам сжали башнями, одели в объёмный стеклянный наряд, а сверху приукрасили выразительным изгибом и двумя коронами. Иными словами, к модернистской коробке добавили лошадиную дозу капрома — отечественной разновидности постмодерна, рождённой на почве юного капитализма и мечтательного романтизма.
Да и название у него какое-то странное — КПД. Коэффициент полезного действия после увеличения площади, вероятно, повысился, но речь всё-таки о другом. Эта аббревиатура произошла от организации «Крупнопанельное домостроение», существующей на этом месте ещё со времён СССР.
Знатоки архитектуры капиталистического романтизма прозвали подобную любовь к упругим изгибам, волнообразным линиям и плавным дугам изгибиционизмом. Такие тренды диктовались не только интернациональной модой, но и постсоветским желанием отличаться от угловато-брутального модернизма ушедшей эпохи. Так что облик постсоветских городов формировался не благодаря советскому наследию, а вопреки ему.
Помимо простой и крайне популярной во всём мире формы в виде гигантской капли, у этого проекта есть и региональные особенности. Фасад, который смотрит на улицу Заки Валиди, покрыт Башкирским орнаментом. А рядом с конгресс-холлом — комплекс фонтанов, чья форма отсылает к цветку курая, символу Башкортостана.
Одно из наиболее характерных архитектурных направлений постсоветской Уфы — фасадизм. Это когда от старого здания оставляют лишь фасад, пристраивая к нему новое сооружение. По сути, фасадизм — разновидность капроментирования: увеличения полезной площади объекта путем добавления к нему проекта в стилистике дерзкого капиталистического романтизма. Подобное случилось и с бывшим заводоуправлением купца Иосифа Гутмана, построенным на рубеже XIX и XX веков. В него по принципу тетриса вклинился контрастный неомодернистский элемент.
Несмотря на общее нахальство ситуации, в деталях проектировщики всё же попытались хоть как-то вписаться в контекст: сделали прожилки между огромными окнами красными, что немного примиряет новую постройку с кирпичными дореволюционными фасадами.
Это здание по праву можно назвать одним из самых необычных в мире. 17-метровый глаз появился в Уфе по инициативе Эрнста Мулдашева, известного хирурга-офтальмолога, сторонника идеи использования аллоплантов — стерилизованных тканей умерших людей — при лечении различных заболеваний, а также автора текстов про таинственную Шамбалу.
Внутри сооружения — конференц-зал, иинтерьеры которого повторяют строение глаза: стекловидное тело, нависающее над пространством, напоминает воздушный шарик, а стеклянный зрачок может открываться и закрываться как настоящий.
Известный американский постмодернист Роберт Вентури подобные строения называл утками: взглянешь на них один раз — и сразу поймёшь назначение. Правда, в их лас-вегасском здании в форме утки лакомились блюдами из птицы, а в российской творятся совсем другие дела.
Этот проект — ещё один пример фасадизма: подхода, при котором функциональную часть строения сносят, а фасад включают в современный проект. Так архитектурная общественность пытается достичь компромисса, глядя на масштабные утраты исторического центра, который сильно пострадал (и продолжает страдать) из-за сноса дореволюционных зданий.
Фасадизм фасадизму рознь, но в Уфе на него смотреть как-то особенно больно, а «Галерею ART» многие и вовсе считают одним из худших примеров интеграции новой архитектуры в историческую застройку. Порой создаётся впечатление, что ты наблюдаешь за обедом гигантского стеклянного великана, пожирающего остатки ламповой атмосферы малоэтажного города.
Дерзко, шаловливо, бескомпромиссно — вот как вторгается уфимский постмодерн в городскую застройку. Внимание! Это здание способно вызвать приступ эстетического гнева у любителей стройной симметрии и классических ансамблей. Здесь мы видим контрастные соотношения форм и материалов, резкие скосы, изгибы, диковинные окна и, конечно, иронический ордер: колонны завершающиеся не классическими капителями, а параллелепипедами. Это мощное архитектурное высказывание, но для конца 2000-х годов уже не новаторское.
Игривое жонглирование геометрическими формами любили во многих странах и регионах, но, кажется, именно в Башкирии оно вышло на уровень национальной стилистики. Не последнюю роль в этом сыграло освоение архитекторами программ для 3D-проектирования. Так что уфимский капром — это продукт не только человеческого мышления, но и цифровизации.
Это одно из наиболее выдающихся произведений пермского архитектора Леонида Дубинского. Здесь сочетаются характерный для его стилистики массивный геометризм и показательный символизм. Далеко не каждый мастер решится выполнить своё произведение в виде многометрового знака — звезды Давида. Как правило, ограничиваются её изображением или окном подобной формы. Также отчётливо прослеживается мотив меноры — еврейского светильника на семь свечей: именно столько вертикальных окон на центральном фасаде и треугольных опор на боковом.
И вновь мы наблюдаем в уфимском капроме влияние американского постмодерниста Майкла Грейвса, а особенно его нетленного произведения The Portland Building, построенного в штате Орегон ещё в 1982 году, за 26 лет до башкирского варианта.
Многие архитекторы вдохновляются советским конструктивизмом 1920-30-х годов. То была эпоха больших экспериментов и построения страны на руинах прошлого. Постсоветские годы принесли в Россию похожие процессы, но поиски художественного языка проходили уже не в русле утилитарных соображений, а с игривой улыбкой на устах: хотелось пробовать новое. Дух постмодернизма овладел сознанием даже самых консервативных архитекторов. Вдохновения искали в разных областях — от эстетики Древнего Египта до конструктивизма.
Однако простое копирование исторических стилей казалось скучным, и их начали перерабатывать на свой лад. Так родился деконструктивизм: привычную для советского человека модернистскую коробку будто нарезали на множество кусочков, а получившуюся расчленёнку соединяли в хаотичном порядке. Здание налоговой на улице Красина — яркий пример такого подхода.
Если вы любите сюрпризы, то эта архитектура придётся вам по вкусу. Между двух весьма спокойных зданий примостился динамичный деконструктивистский фасад. Всё бы ничего, но он вдобавок оседлал электрическую станцию 1898 года. Вот какая нынче молодёжь пошла!
Как вы уже знаете, подобное художественное решение, когда от исторического здания после сноса оставляют только фасад, а сзади, над, сбоку (а иногда даже и под!) пристраивают новый объект, принято называть фасадизмом. Тут следует напомнить, что Венецианская хартия по вопросам сохранения и реставрации памятников и достопримечательных мест приравнивает фасадизм к садизму.
До конца декабря 2021 года напротив Уфимского Нойшванштайна стояло другое эклектичное шале в стиле фахверк. В нём была гостиница, построенная к шестым зимним Международным детским играм 2013 года. Её снос вызвал огромный резонанс, особенно в преддверии Нового года. Горожане опасались и за сам ресторан-замок — яркий объект в духе построек эпохи романтизма. Но впоследствии выяснилось, что он сделан по всем правилам и пока что ему ничего не грозит.
Постсоветская тяга к сказочному и эклектичному — следствие множества запретов, навязываемых архитектурному сообществу в СССР. Господство типового строительства, необходимость держаться в строгих рамках, упор на утилитарность и аскетизм — всё это привело к стилевому буйству девяностых-нулевых годов, попыткам совершить реванш и наверстать упущенное. Городская среда Уфы — наглядный тому пример.
В 2010-е годы в Уфе, как впрочем и во всей стране, наступила новая архитектурная эпоха. Сейчас её чаще всего именуют периодом метамодернизма. В чём же выражается это хитрое явление? Чтобы понять это, обратимся к истории.
В Советском Союзе с приходом Хрущёва начали развиваться утилитарные модернистские тенденции: здания, мебель и предметы быта делали максимально простыми и функциональными. Когда СССР развалился, архитекторы почувствовали вкус свободы, и проектировать утилитарные коробки стало попросту дурным тоном. Но чем дальше страна уходит от советской эпохи, тем реже предъявляет эстетические претензии к прошлому. И вот на улицах вновь вырастают многометровые параллелепипеды. Кстати, один из домов уфимского жилого комплекса — небоскрёб «Идель Тауэр» — на целых два метра побил предыдущий рекорд, поставленный стометровой башней «Уралсиба».
Сменилась эпоха, и вот уже и не в моде игривые формы капиталистического романтизма, а коробочная модернистская архитектура вновь громко заявляет о себе спустя 25 лет после развала Советского Союза. Но одно в Уфе остаётся неизменным: здесь как втискивали старые постройки в новые проекты, так и продолжают это делать. Раньше на участке, где теперь стоит ЖК «Аристократ», было несколько деревянных домов, из которых сохранили всего два. Их включили в фасады современного проекта.
В декоре жилого комплекса — дань уважения архитектуре прошлого: металлические панели, стилизованные под резные наличники. Два квадратных в плане массива домов разделяет променад, который воссоздаёт проходившую на этом месте улицу. Среди ярких деталей комплекса: волнообразные балконы разных размеров и мостик, объединяющий приподнятые на стилобатах внутренние дворы.
Продолжает тему современной метамодернистской архитектуры простой по своей геометрии и аскетичный в декоративном плане жилой комплекс на Сергиевской горе, который видно со многих городских точек. На его территории прежде стояли дореволюционные дома, но их снесли ради нового строительства. Тем не менее современный проект пытается частично мимикрировать под историческую застройку: под тремя высокими башнями, отделанными светлыми алюминиевыми панелями, стоят небольшие корпуса с фасадами из высокопрочного красного кирпича.